Вселиться в хоромы в центре города почетно – это знак отличия и сиятельства. Открыть свою лавку в центре, путь крошечную, – заведомо успешно. А азы предпринимательства на Урале – в крови, как и законы заводостроения и промышленности. Поэтому за дом в самом центре, на главной городской площади, можно побороться. Это сейчас в доме, о котором пойдет речь, располагается Дом актера, а раньше…

Купец первой гильдии Илья Иванович Симанов, после завтрака с архитектором Юлием Дютелем, ехал проверить, как идут дела на его мельнице. Июльский день 1888 года для Ильи Ивановича начинался многообещающе. Еще за неделю до этого было согласовано место строительства очередного особняка для него самого, очень солидного человека. Проезжая мимо главного городского Кафедрального собора и центральной площади, он в миллионный раз окинул взглядом пока пустующее место: у самой площади, по Уктусской улице, – и остался доволен.

Только что за кофе он окончательно согласовал проект дома с главным архитектором Екатеринбурга той поры, поэтому вполне мог отдаться фантазиям, как через год-другой будет устраивать званные приемы по случаю очередной государственной награды, как в его доме будет собираться высший свет и приглашенные на праздник артисты станут увеселять публику.

Илья Иванович Симанов вообще последнее время был доволен собой – и имел на то все основания, поскольку где-то ему везло, где-то он просто шел напролом, и все в итоге проходило по его, Симановской, задумке. Он имел лавку в центре («недалеко от будущего дома» - эта мысль была особенно приятна) рядом с Успенской улицей, выстроил могучую крупчатую мельницу рядом с железнодорожным вокзалом, уже стал почетным горожанином Екатеринбурга и вообще собирался занять пост городского головы.

Но в это приятное во всех отношениях утро, когда дела шли сами собой и без особого труда, он еще не мог знать, какие неожиданные повороты готовит ему судьба…

Между тем, проект дома был готов. Юлий Дютель, зодчий и архитектор, которого в городе почитали немного странным, но списывали это на особенности профессии, не стал изобретать ничего нового. Планировка и размеры дома рассчитаны и выполнены по последней моде и даже с некоторым шиком, соответственно статусу заказчика. Единственное, над чем пришлось потрудиться – это отдельные небольшие комнатки, предназначение которых во дворце никак не мог понять склонный к максимализму Симанов. А слегка безумный архитектор мыслил именно так. Он многое повидал на своем веку, и, видимо, творческая душа не выдержала…

Получив фундаментальное художественное образование в Европе, Дютель большую часть жизни прожил в Испании, принимая активное участие в постройке знаменитой Альхамбры. Сведений о его жизни и творчестве в Испании практически не сохранилось. Существует лишь красивая легенда о том, что он безумно любил одну испанку. К великому сожалению, эта испанка скончалась, будучи весьма молодой, и сам Дютель создавал надгробие для ее могилы. В общем, кончилось это все его возвращением на историческую в четвертом поколении родину – в Россию.

На отечественной земле его работа главным образом заключилась в создании мемориалов, которые особенно хорошо ему удавались. Когда он закончил севастопольский мемориал в память о погибших в севастопольском сражении, его отправили в Екатеринбург на должность главного архитектора. Несмотря на то, что его постепенно отодвигали все дальше и дальше от любимой когда-то Европы, он уже не сопротивлялся. Лишь иногда повторял, что «теперь все не имеет прежнего значения».

Тем не менее, они с Симановым нашли общий язык, и планировка дома была утверждена. Подкупило заказчика и то, что проект изначально был подготовлен для одного из камерных дворцов Санкт-Петербурга, а случился не только в столице, но и на земле уральской.

После посещения мельницы и нескольких лавок в этот день Илья Иванович отправился поскорее отдать первые указания по выравниванию территории и закладке фундамента. Не забыв, конечно, поставить свечку на начало большого дела. На входе в Кафедральный собор у него промелькнула очередная приятная мысль: «А и на воскресные службы сюда теперь ходить будем. И в присутствие недалеко…»

В это самое время резко пошли вверх дела у известного на Урале золотопромышленника Степана Тупикова. Это был человек крутого нрава, как и многие люди дела (вспомнить хотя бы Расторгуева, о жестокости которого ходили легенды, а жертвам его несть числа). При этом все, что делалось этим человеком, было очень четко, строго, продумано, мундир всегда с иголочки, каждый прием выверен до мелочей, все лакеи подстрижены и побриты.

Жена его – Евгения Григорьевна Тупикова – отказа ни в чем не знала, при этом ей следовало твердо знать одно: ее муж – солидный и глубоко уважаемый человек, поэтому она должна почитать и уважать его. И даже когда дела у Тупикова поначалу шли не слишком хорошо, он уже «воспитывал» жену именно в таком ключе.

Да ведь ее и убеждать не нужно было. Родом из семьи староверов, она свято верила в то, что ее муж – лучший человек, оказавшийся рядом с ней не случайно. В этой семье царил проверенный временем патриархальный быт. Тупиков продолжал традицию добычи и переработки золота. Как вдруг однажды дело, которому он себя посвятил целиком, действительно «выстрелило» и стало приносить ощутимый доход.

Тогда Тупиков задумал переехать поближе к центру, чтобы… Собственно, затем же, зачем большинство людей туда стремятся. Разговорившись как-то в скобяной лавке с купцом, как раз привезшим новый товар, Степан Тупиков, не поверив своим ушам, услышал, что «этот проныра Симанов» буквально ворует у него идею переезда, да только опережает, поскольку отбирает последнее козырное место рядом с центральной площадью.

Тупиков был довольно тщеславен, он не мог позволить переплюнуть себя, человека могучего во всех смыслах. «Надо просто пойти и объяснить ему, кто должен быть настоящим хозяином этого места – вот и весь сказ! Он же даже сад разбить по-человечески не сможет – не до этих дел ему вечно. Нет… Он сам мне этот дом еще продаст!» – рассуждал сам с собой Степан Тупиков. И пошел к Симанову.

До чего они договорились, никто не знает, но факт в том, что Тупиков вышел от Симанова раскрасневшийся, с раздутыми ноздрями, а дела Симанова волшебным образом пошли на спад. Как-то вдруг ему перестало везти. Симанов решил продать еще не достроенный дом: выставил его на торги, где Тупиков дал самую большую цену. А Симанов в итоге разорился: мельницу ему пришлось продать братьям Макаровым, большинство лавок закрылось…

В 1890 году дом был построен: одноэтажное здание с небольшим крыльцом, тяжелыми дверями, от которых сквозь маленький коридор гости поднимались по короткой лесенке навстречу милому домашнему уюту. А на кованом козырьке появился вензель владельца, две буквы – «СТ». Большие гостиные, каминный зал, кабинеты, ближайшим же летом позади дома разбили сад – в него вел отдельный выход… И все было хорошо, да только вскоре умер хозяин дома, Степан Тупиков.

И Евгения Григорьевна Тупикова осталась единственной хозяйкой. Потеря обожаемого мужа, каким бы деспотом он ни казался со стороны, надолго повергла Тупикову в глубокое горе. Она стала более замкнута, углубилась в свою исконно семейную религию – старообрядчество. А ведь, как известно, старообрядцы и без того не слишком общительные люди…

Она осталась богатой вдовой, для которой религия стала единственным утешением. И каждый день она как будто пропадала для всего мира на несколько часов. Все это время вдова проводила в месте, о котором могла догадываться только прислуга. В одной из оставленных архитектором Дютелем небольших комнат, которую всю можно измерить пятью шагами, через потайной люк она спускалась в тайную молельню.

Множество икон и ликов, украшенных драгоценными камнями, в позолоченных рамах и прочая атрибутика, изготовленная из ценных металлов, с легкой и заботливой руки Тупиковой украсила эту каморку. Она не нуждалась в столь огромном состоянии, как то, которое завещал ей муж, поэтому легко пускала средства на все большие «подарки» ликам святых, а также благотворительность.

В стене темноватой молельни явственно виднелась большая дубовая дверь, отделанная серебряными пластинами. Ее не раз замечала девчушка, мывшая полы и убиравшая дом. Но она знала негласную традицию этого дома – больше молчать и меньше задавать вопросов, поэтому размышляла над этой загадкой сама с собой, закусив губу.

И лишь однажды удалось ей краешком уха зацепиться за рассказ Евгении Григорьевны своей крестнице. Евгения Дмитриева в тот весенний день впервые пришла в гости к крестной, далекой родственнице по материнской линии, и, естественно, ей показывали дом во всех подробностях. Тупикова уже знала, что именно эта девочка в белом платьице и в шляпке с очаровательной розовой лентой станет наследницей ее дома…

Вот тогда-то девушка, мывшая пол в гостиной неподалеку, услышала весьма громкое скрежетание, а потом скрип явно давно не смазывавшегося механизма. Евгения Григорьевна Тупикова говорила в полголоса и обращалась только к Жене Дмитриевой, но, оставив уборку, девушка-служка слушала, затаив дыхание: «…Вот этим большим ключом я могу открыть только эту дверь. О ней никто ничего не должен знать, запомни это навсегда. Ключ я храню в ящике с бельем в своей комнате, вряд ли кто-нибудь будет его искать там! Видишь, как там темно и сыро? Это секретный ход под землей, о нем знаю только я. И вот ты еще теперь… он ведет на другую сторону реки, далеко…» – «Тетенька, мне холодно, оттуда холодно», – заговорила вдруг девочка, и Тупикова поторопилась закрыть дверь. Она так и не успела рассказать, куда именно выходит на той стороне реки туннель, и прислуживающая девушка быстро вернулась к своим обязанностям, не забыв ни слова из того, что говорила хозяйка.

А если бы девочке Жене Дмитриевой не стало холодно, то Тупикова успела бы рассказать, что этот подземный ход соединился с сеткой подземных туннелей под усадьбой Харитонова-Расторгуева, что в нишах этих туннелей кроются кельи и молельни, и что этим ходом она пользуется очень редко – лишь когда пробирается к своим наставникам-староверам.

Сама Евгения Дмитриева мало что запомнила из этого посещения – ей было четыре года, и подземные ходы ее еще пока мало интересовали. В памяти ее сохранились, если верить воспоминаниям, 1914 год, белый рояль в гостиной, теплый камин в сырой день да потайная молельня со множеством икон и блестящих камней.

Но после этого визита госпожа Тупикова загорелась идеей окружить себя детьми, пусть чужими, пусть даже бездомными, но – детьми, поскольку своих иметь ей не посчастливилось. И, организовывая просто веселые встречи летом, под самые святки она устраивает первую грандиозную елку, рассылая приглашения детям из небогатых семей и их родителям. Как-то сразу полюбили ее дети за добрый взгляд и загадочность, за тепло и гостеприимство дома и, конечно, – за красивые подарки.

Но этот благостный распорядок установился на совсем небольшой промежуток времени: в 1917 году грянула революция. «Это все пройдет, это все быстро успокоится, и мы снова соберемся с моими дорогими гостями на Рождество», – успокаивала прислугу и большей частью себя Евгения Григорьевна. Ей уже не хотелось непредсказуемых перемен. Как-то раз за чашкой вечернего чая она в задумчивости разговорилась то ли сама с собой, то ли с швейцаром, находившимся рядом: «Если все изменится, что со мной будет? Что со всеми нами будет? Мы ведь так веками жили…» И так далее, так далее.

Будучи предусмотрительной женщиной, чему ее дисциплинированно научило дело мужа, днем она, насколько позволяли силы, убиралась в молельне и лично смазывала дверь в подземелье, которым давно не пользовалась.

Случилось то, что случиться должно было. К власти пришли большевики и рассудили, что одной старушке, да еще и вдове золотопромышленника, толстосума, в таком большом доме жить не положено. В конце 1917 года в дом ворвались какие-то люди, и, только Тупикова кинулась к своему тайнику, – ее поймали и заперли в одной из комнат.

Сначала ее просто потеснили, оставили ей маленькую комнатку в дальнем углу и разогнали всех верных слуг, а потом… А потом след ее в истории и вовсе теряется. Начинается следующая глава истории дома.

«В банке жить неудобно, в гимназии тоже не особенно… но нужно, чтобы все под рукой было. Вот здесь, на самой площади будет в самый раз», – говорил своему денщику Колчак, въехавший в Екатеринбург и решивший остановиться здесь на некоторое время. «Да там никак занято!» – восклицал в ответ денщик. Колчак строго, но мягко посмотрел из-под бровей и проскрежетал: «Так освободи!» И чуть тихо, как будто в сторону: «И как он все не научится…».

Действительно, ближайшую ночь он провел в этом доме, рассматривая географические карты, отдавая приказы и вздремнув лишь пару часов на приставленных друг к другу креслах. Осмотрев дом, который еще не успели до конца разграбить, Колчак, раскуривая вечером сигару, предположил: «У таких семей всегда есть свои секреты и тайники. Да и не бедствовали они, это уж точно. Где-нибудь под полом или в стенах совершенно точно запрятаны от красных сбережения… А может, и что поинтереснее есть…» Недалекий, но верный денщик тут же предложил «поискать», но Колчак был мудрее: он понимал, что своим солдатам нельзя давать волю на мелочи, ему нужны боли более глобальные достижения…

Возникает резонный вопрос: где все это время находились легендарные драгоценности Тупиковой? Конечно, эта молельня давно была вскрыта, и не без помощи вовремя подслушавшей в свое время девушки-служки, перед которой проблема выбора не стояла: она была молода и революционные брожения начала века мимо нее не прошли. Но до религии никому особенно дела уже не было.

Часть камней потерялась в ходе революционных передвижений. Но именно тогда, пока солдаты держали оборону перед колчаковскими молодцами, несколько человек осваивали туннель: собранное по всему дому золото в нескольких небольших ящичках уносили в подземелье, надеясь спрятать. Что этот солдат, оставшийся в одиночестве золото охранять, нашел в этом туннеле, никто не знает, но его больше не видели. И в краже обвинить его нельзя: почти все предметы из той «коллекции» то тут, то там, то у одного в кармане, то у другого находились. При этом есть сведения, что один из ящичков все же остался в подполье.

Когда жизнь в стране более или менее стабилизировалась, это здание окончательно отдали государственным органам, которые расположили внутри свои конторы и учреждения.

Примерно в 20-е был надстроен второй этаж, причем сделано это довольно искусно: не видать ни швов, ни резкой стилистической разницы – второй этаж органично «вырос» из первого. Но из-за итоговой эклектики специалисты оценили дом только как памятник истории и культуры второй половины 19 века.

Улица Уктусская была переименована в улицу 8 марта, а Кафедральная площадь, потерявшая свой заглавный собор, в площадь 1905 года. На той же улице 8 марта выросли одни из первых в городе высоток (дома № 2 и 4), в которых и поселились чекисты, работавшие в бывшем доме Тупиковой.

Дом постепенно приходил в запустение, поскольку чисто функциональное использование здания не подразумевает пристальной заботы о нем. Был даже проект о расширении площади 1905 года, согласно которому и дом Тупиковой, и бывшее здание Сибирского банка (в общем, все дома по северной стороне площади) собирались сносить.

Шло время, а дом между тем хирел. Конечно, он не пустовал: в определенный момент в него все же въехали люди искусства: в разных помещениях расположились редакции журнала «Следопыт» и газеты «На смену!», Общество книголюбов и отделение Союза журналистов. Финансирование этих учреждений не подразумевало ремонта здания, а он требовался.

И опять разгорелись бои за Дом. Главный архитектор города Геннадий Иванович Белянкин крайне озаботился сохранением здания. И именно этот очаровательный (и очарованный) дом избрали для себя сотрудники Свердловского отделения Союза театральных деятелей. И Геннадий Иванович – на их стороне.

Но, как водится, от желания или мнения одного человека в век бумажек ничего не зависело, и началась мало содержательная и довольно бессмысленная гонка. Слова Белянкина вдохновляли: «Все редакции газет переедут в новый Дом печати, а «На смену!» хочет остаться здесь. Но ведь они совсем загубят здание! Просите! Другим не дадут, вам – могут!»

За дело взялся народный артист СССР, главный режиссер музкомедии того времени Владимир Акимович Курочкин, который несколько раз ходил от первого секретаря ОК КПСС Бориса Николаевича Ельцина к секретарю по идеологии, вел дипломатические переговоры даже с администрацией гастролировавших театров.

Все аргументы выглядели весьма убедительными. И даже никогда не упоминавшийся в бумагах факт, что наследница Тупиковой, Евгения Дмитриева, так никогда и не вступившая в права, сначала стала актрисой Свердловского театра драмы, а потом играла и на петербургской сцене, подводит к мысли о преемственности.

И историческая справедливость все же восторжествовала: 1981 годом датируется решение секретариата ОК КПСС о передаче отделению здания по улице 8 Марта, 8. Безусловно недовольные остались: были и печатные выступления-протесты, и просто косые недобрые взгляды… Но Дом в очередной раз занял сильный игрок – и к старому тупиковскому вензелю добавилась еще одна буква, чтобы получилось «СТД»: это ли не ровный порядок вещей?

Теперь Дом отремонтирован, а добрая атмосфера уюта из таких мест не уходит. Особенно с такими хозяевами.